Я жду его в лобби лос-анджелесского отеля «Шато-Мормон» и заказываю капуччино. На диване по соседству беззаботно воркуют две прелестные молодые женщины - типичное порождение калифорнийского гламура и культа тотального «fine». Я искоса разглядываю их и лишь благодаря этому пренебрежению хорошим тоном замечаю, как обе они замолкают, сосредоточившись на чем-то явно существенном за моим плечом. В одной из них я опознаю актрису Кэти Холмс... А она опознала моего грядущего собеседника.
К нам приближается Хью Лори, и именно это заставило восторженно замолчать супругу самого Тома Круза...

А Лори при слове «успех», по его поводу употребленном, брезгливо морщится. Он против необдуманного словоупотребления.
Он утверждает: «У меня нет никакого успеха, мне просто сопутствовала удача». И еще: «Чем я удачливее, тем мне страшнее. Успех заслуживают, а я выиграл в лотерею, хотя даже билет не покупал». Но он совсем не похож на испуганного человека. Хотя справедливости ради надо сказать, что не похож и на баловня фортуны, и на успешного профи. Лори не похож даже на просто актера - на нем нет того отпечатка, который накладывает профессия, требующая самодемонстрации.

Хью Лори похож на человека, которому 51 год, который вырастил троих детей, всю жизнь работал и много думал. У которого есть привычка к размышлению, хотя он и скрывает это: как и большинство мужчин нашего времени, он хотел бы казаться человеком действия, а не мысли. У Лори ясные и пронзительные голубые глаза, и от него веет глубочайшим спокойствием - такое обычно исходит от больших, высоких, монументальных людей. А Лори - странное дело, я не замечала этого по «Доктору Хаусу» видится мне почти гигантом: его рост никак не меньше 190 см, и он кажется даже выше из-за явно астенического телосложения... Он изысканно вежлив, я бы сказала -куртуазен: перед каждой из бесчисленных сигарет, зажженных за время нашего разговора, он спрашивает моего разрешения закурить. Еще одна странность: дым от его сигарет меня не раздражает. Как и интонации, и тембр голоса, и паузы, и манеры... Хью Лори будто создан для того, чтобы его принимали. И нет ничего плохого в том, что он пока не научился принимать себя.

Psychologies: Ваша жизнь резко изменилась, когда вам было 45. Уехать из родной страны, жить вдали от родных - и иметь дело с такими материями, как неоспоримый успех и всемирная слава...
Хью Лори: Слушайте, в этой моей славе есть что-то абсурдистское, поэтому я и не доверяю ей... Необоснованность, немотивированность - меня всегда это настораживало. Знаете, я жил в этом отеле чуть не полгода, когда шел кастинг «Хауса». Все остальные члены актерской команды, едва их утверди¬ли на роли, нахватали ипотек на новые дома. А я вообще не сразу понял, что Хаус - главный герой. Я долго читал сценарий с чувством, что главным должен быть доктор Уилсон, онколог. Человек положительный, приветливый, внимательный к пациентам, добрый и отзывчивый.
Так что когда сериал все же решено было делать и коллеги занялись недвижимостью, я очень убежденно сказал Дженнифер Моррисон (актриса, партнерша Лори по сериалу «Доктор Хаус». - Прим. ред.): «Дженни, я говорю вам как взрослый человек и отец троих детей - вы совершаете немыслимую глупость. Нас закроют уже в этом сезоне». Дженни, женщина юная и отчаянная, отвечала мне что-то типа: «А, один раз живем!» Для меня было просто шоком, когда «Хаус» стал рейтинговым лидером едва не по всему миру. У меня было чувство, что я провел шесть лет в коме, неожиданно очнулся и теперь мне хоте¬лось поинтересоваться: «Елизавета по-прежнему на престоле? У нас в Британии по-прежнему левостороннее движение? У нас все еще фунты или уже евро?» Собственно, я до сих пор в каком-то смысле пребываю в этом состоянии. Хаус слишком необычен - и как сериал, и как человек. Слишком безыллюзорен для телесериала и слишком негероичен и дискомфортен для героя. Он не может быть поп-звездой. А стал. Я контужен этим фактом - моя картина мира, основанная на подозрительности, подверглась деформации.

Psychologies:Подозрительности?
Хью Лори: Знаете, я принадлежу к тому типу людей, для которых стакан всегда наполовину пуст. Я, правда, не особенно делюсь этим мироощущением - сам нытья не люблю и стараюсь свой стакан как-то наполнять, но чем лучше идут дела, тем более подозрительным мне кажется ход событий. Мое кредо: если все хорошо, это лишь вопрос времени, когда ухудшится. «Невыносимая легкость бытия» -замечательное название, гениальная формулировка и абсолютно про меня. Легкость бытия - для меня нечто невыносимое. Меня вечно мучает вопрос: достойно ли происходящее глубоких переживаний или надо относиться решительно ко всему легче? Или, наоборот, для полноты ощущения бытия надо все переживать всерьез? В отношении реальности у меня слишком много открытых вопросов, и тенденция такова, что их количество не уменьшается. Нам, британцам, знаете ли, свойственна некоторая сентиментальность, чувствительность. Именно эта чувствительность и сделала многих из нас циниками. Самозащита, защита от собственных чувств, от болезненных воздействий на нашу тон-кую вообще-то кожу... Я балансирую над пустотой - депрессией, пытаясь сохранить чувствительность и не впасть в цинизм. И при этом отдаю себе отчет, что вообще-то депрессивность моя надуманна: я не делаю ничего того, что могло бы действовать подавляюще. Моя жизнь легка вы заметили, что я не шахтер? Да я даже и не актер -я никогда не учился этой профессии и долго занимался ею на «капустническом» уровне. Даже наше со Стивом (Стивен Фрай - знаменитый британский актер и прозаик, друг Лори. - Прим. ред.) сверхуспешное многолетнее шоу Фрая и Лори на Би-би-си было чем-то вроде продолжения нашей не столько театральной, сколько театрализованной деятельности в Кембридже. Может быть, с этим связана моя депрессивность - я не готов к побочным эффектам профессии. Ну вроде известности. Чуждое мне состояние.

Psychologies: Вы действительно склонны к депрессиям?
Хью Лори: Да, я депрессивный тип. Это началось перед университетом и успешно продолжается, несмотря на так называемую карьеру, отцовство, благоприятные семейные дружеские и съемочные обстоятельства. Почему-то я чувствую себя несчастным... Хотя на рациональном уровне я в курсе, что у меня для этого нет никаких оснований. Но это состояние - часть меня. Я не могу жаловаться на судьбу. У меня нет права. И ото.. у-жас-но! Антидепрессанты вполне помогают, и я не считаю, что они изменяют личность, - мы же надеваем свитер, когда холодно, так что логично принять таблетку, когда, совсем холодно и бесприютно.

Psychologies:Не пытались искать причины ваших депрессий?
Хью Лори : Да, и нашел, мне кажется. Мне видимо, не хватает и всегда не хватало борьбы. Цели, страсти жизни. Я оступался, но у меня никогда не было настоящих неудач.
Я однажды изменил жене, что стало достоянием публики, но адюльтер, подвергнувшийся огласке, согласитесь, очень мещанский заменитель подлинного жизненного провала. Жизнь не испытывала меня, вот в чем дело. Как-то я слышал по радио интервью одного знаменитого британского писателя и политика, а по натуре солдата и борца. Он тогда сказал, что сожалеет лишь об одном - что ему не удалось погибнуть на войне. Меня поразила эта мысль - в нем говорило чувство генеральной, экзистенциальной бессмысленности существования. Ему не хватало этого вот «умереть за» - как наслаждаться плодами победы, за которую другие умерли? Чего стоит наша теперешняя свобода? В чем выражается моя свобода, свобода людей моего поколения? В свободе получить равиоли в три ночи?

Psychologies:Что, кроме таблеток, вам помогает выйти из подобных состояний?
Хью Лори: Бокс помогает. Дети. И Хаус. Я недавно начал боксировать. По¬чти никогда с грушей. С партнером. Это больно, но ты становишься сгустком, комком силы, который не чувствует боли. Я боксирую каждое утро. По-настоящему - когда могу себе позволить получить фингал или рассеченную бровь. Чаще - в режиме тренировки. Из-за съемок в «Хаусе» в настоящем боксе приходится делать перерывы. Но Хаус тоже помогает. На него не воздействует социальность, он не прикован к ней, он способен парить над всеми этими канонами хорошего поведения, политкорректности, поверхностно¬го такта. Он - отрицание социальной гравитации. Я бы тоже так хотел. Но всего лишь езжу на мотоцикле. Это тоже полет. Суррогат полета, конечно. Но похоже. У меня же дети. Я их люблю, они -главное в моей жизни. Так что не задавайте мне этот тупиковый, но традиционный вопрос «Что вас роднит с Хаусом?». Что-то, возможно, и роднило бы, если бы мне не кого было любить. Но мне есть кого. А это, между прочим, похоже на счастье. Но кто сказал, что смысл нашего существования в достижении счастья? Сомневаюсь.

Psychologies: Но разве такого рода сомнения не роднят вас с вашим героем?
Хью Лори: Мне нравится в нем совсем другое. В «Звездном пути» (американский телесериал. — Прим.ред.) есть такой эпизод. Капитан Кирк смотрит в открытый космос через люк и говорит: «Где-то там сейчас кто-то говорит три самых красивых слова, которые есть в любом языке». Ты думаешь, он имеет в виду «Я люблю тебя».
Но тут капитан уточняет: «Помогите мне, пожалуйста». Под тремя самыми красивыми словами он имел в виду просьбу о помощи. И прав - в ней заключена абсолютная красота, ведь за ней - естественный и благородный контакт человеческих существ. Вот это мне и нравится в «Хаусе» - там повсюду просьба о помощи, они исходят от всех героев, а от Хауса, может быть, в большей степени.

Psychologies: Не в этом ли ваша версия счастья?
Хью Лори: Возможно. Но важно еще и одоление, счастье испытание 40-летие жена подарила мне прыжок с парашютом. То есть я ходил на тренировки, а потом должен был прыгнуть. Но в день X, когда мы поднялись в воздух, выяснилось, что ветер слишком силен и таким олухам, как мы, любители, прыгать нельзя. Мы вернулись на землю. Интересная деталь: женщины из нашей группы были расстроены, а все как один мужчины - и я не исключение - вздохнули с облегчением. Но так или иначе все мы оказались там, чтобы испытать себя, чтобы преодолеть. Чтоб знать о себе, смогу я действительно прыгнуть в никуда, когда на высоте этот парень-инструктор откроет дверь и скажет: «Давай!» Получается, что я так и не смог: тогда прыжок отменился, потом отложился, а потом уж было и вовсе не до того. И получается, я боюсь падений. Возможно, из тщеславия.А может, из дефицита витальной энергии. Но все это вкупе делает меня тщеславным пессимистом.

Psychologies: В идее преодоления как смысле существования звучит что-то очень британское - завоевательное, колониалистское. К том вы сыграли Берти Вустера и прочих английских аристократов.Так до какой степени вы англичанин, со всем этим национальным комплектом: иронией, снобизмом, тщательно скрываемым «золотым сердцем», страстью к покорению новых пространств, желанием побеждать, напористостью и благовоспитанностью?
Хью Лори: То есть до какой степени мне свойственно англичанство? Знаете, мне в чем-то симпатичны британские футбольные болельщики.
Как известно, самые злостные из всех. Потому что они опровергают этот ваш миф об англичанине, колонизаторе в пробковом шлеме. Я не верю в национальный характер в современном мире. Я верю только в акцент. Для того чтобы стать стопроцентным американцем Хаусом - со всем его опытом исторических и культурных разочарований, он же все-таки живет в эпоху политкорректности и постклассовости, - мне надо было обмануть... язык.

Psychologies: Но вы получили подлинно британское воспитание: пресвитерианские аскетические ценности в семье, потом школа - престижный Итон, потом Кембридж...
Хью Лори: А мне кажется, что важно другое. Я вырос в семье врача и спортсмена. Мой отец был невероятно деликатным, невероятно воспитанным человеком, врачом,
исключительно преданным своим пациентам, подлинным атлетом - он ведь выиграл золотую медаль по парной гребле на Олимпийских играх в Лондоне в 48-м. И я хотел быть похожим на него и также занимался греблей, довольно серьезно. Подруга моей юности Эмма Томпсон тут недавно сказала: «Слушай, я вспоминаю тебя тогдашним и не верю своим глазам - ты был огромен». Да, гребля - силовой вид спорта. Я был огромен. Отчасти поэтому меня и в Кембридж взяли - спортивная форма впечатляла. Но я хотел быть похожим на отца и одновременно отрицал его -и его тактичность, и его честность. Я был дурным подростком, этаким противным тинейджером... Но все мы обречены осознавать себя лишь ухудшенной версией своих отцов... И вот чем кончилось: притворяясь врачом Хаусом, я зарабатываю в десять раз больше, чем зарабатывал бы он, будь он жив. Журналисты спрашивают, не жал¬ко ли мне, что отец умер еще до «Хауса». Нет, не жалко - возможно, мне было бы стыдно за это притворство. Но мне жаль, что отца нет в живых. Я так и не смирился с его смертью, мне не хватает его -и этой его деликатности, и чисто¬ты, и преданности. Незадолго до его смерти я уехал в США, сниматься в «Стюарте Литтле», кажется. Я знал, что он чувствует себя плохо, но решил не ездить к нему и не прощаться подробно. И сделал это вполне сознательно: я не хотел его... отпускать, не хотел давать ему разрешение уйти. У него должно было «висеть» это дело - встретиться со мной. И я толком не попрощался. Сейчас жалею об этом. Но не исключено, что сделал бы то же самое, если бы ситуация повторилась.

Psychologies: А вообще вы считаете, стоит оставлять незавершенные дела? В жизни есть смысл в открытых финалах?
Хью Лори: Жизнь сама оставляет финалы открытыми. Для меня явный пример - моя мать. Она была женщина, страдающая перепадами настроения, со странностями - например, по-моему, первой в Европе начала реально воплощать в жизнь «зеленые» идеи: собирала макулатуру по соседям и сдавала... Она презирала идею, что жить надо ради счастья, что надо его непременно достичь. Она терпеть не могла само слово «комфорт». Она враждебно относилась к сантиментам, к про¬явлениям нежности, слезы просто ненавидела. В качестве реакции на наши детские слезы могла сказать: «Сырость не разводи!» У нас были странные отношения: мне казалось, что она слишком многого от меня ждет, видит во мне нечто, чему я никогда не смогу соответствовать. А я только и делал, что разбивал образ идеального себя: в школе врал, всерьез учиться играть на фортепиано отказался. Стал актером-самоучкой, а не врачом, как отец, - как она хотела... Наши отношения не были безоблачны, и мне казалось, в целом я ее разочаровал. Но после ее смерти брат рассказал, что я, оказывается, был материнским любимцем, что она гордилась моими сценическими опытами... Но ее уже нет, мне некому сказать то, что теперь хочется. Финал так и остался открытым.

Psychologies: Переезд в США не сделал вас меньшим пессимистом? Ведь все-таки принято считать, что Америка - страна оптимистов-жизнестроителей.
Хью Лори: Послушайте, когда я закрываю за собой дверь у себя в Англии, я вхожу в свою крепость. В солидное каменное вместилище жизненных основ. А когда я хлопаю дверью в доме в Лос-Анджелесе, содрогаются стены! Здесь все хлипко, все временно, никто и не думает о постоянстве. Здесь строят, но так, не зацикливаясь, чтобы было удобно сейчас. В целом мне нравится этот американский принцип жизни - fast & easy (легко и быстро. - Прим. ред.). Нечего заявлять миру о себе как о чем-то непреходящем!

Psychologies: Но как, имея склонность к депрессии, вы столько лет играли в комедиях и сами писали сценарии комедий и скетчи, то есть смешили людей?
Хью Лори: Да ведь я всего лишь депрессивный тип, а не мизантроп. Мне нравятся люди. И они знаю этом - никто обо мне не скажет дурного слова.
Поэтому дурное я говорю о себе сам.

всё нагло стащено с дайри